Якушкин (Иван Дмитриевич) - один из выдающихся декабристов. Родился в ноябре 1793 г. Дома учителями его были отставные офицеры и иностранцы, а затем с 1808 по 1811 годы он жил у известного писателя Мерзлякова , о котором всегда отзывался с уважением и любовью. На словесном факультете Московского университета Якушкин слушал лекции Мерзлякова по русской словесности, Каченовского - по русской истории. В 1811 г. он был принят подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, с которым участвовал в походах 1812, 1813 и 1814 годов и между прочим был в Бородинском деле. Заграничная кампания имела сильное влияние на него, как и на многих других офицеров: ""каждый из нас сколько-нибудь вырос"", говорит Якушкин в своих записках. ""Пребывание во время похода за границей, - заявил он в одном из своих показаний на следствии по делу тайного общества, - вероятно в первый раз обратило внимание мое на состав общественный в России и заставило видеть в нем недостатки. По возвращении из-за границы крепостное состояние людей представилось мне как единственная преграда сближению всех сословий и вместе с сим общественному образованию в России. Пребывание... в губерниях и частные наблюдения отношений помещиков к крестьянам более и более утвердили меня в сем мнении"". В 1815 г. в Семеновском полку 15 - 20 офицеров сложились, чтобы иметь возможность вместе обедать; затем одни играли в шахматы, другие громко читали иностранные газеты. Через несколько месяцев Государь прекратил существование артели, заметив, что ""такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся"". В 1816 г. Якушкин вместе с Александром Николаевичем и Никитой Михайловичем Муравьевыми, Матвеем и Сергеем Ивановичами Муравьевыми-Апостолами и князем Сергеем Петровичем Трубецким основали тайное общество под названием ""Союз спасения"" или ""истинных и верных сынов отечества"". Причиной основания общества, как объяснил Якушкин в своем показании, было ""усмотрение бесчисленных неустройств в России"", которые, по мнению его и других членов, происходили от того, что ""все частные люди"" заботятся только о своих личных выгодах. Названные лица задались целью ""обратить, сколько возможно, внимание каждого к выгодам общественным и тем самым образовать мнение общее"". Кроме крепостного права, их негодование возбуждали жестокое обращение с солдатами, крайняя продолжительность 25-летней службы нижних чинов и повсеместное лихоимство. Основанию союза содействовали также ""пример тайных обществ, имевших сильное влияние во многих государствах и особенно в Швеции и Пруссии"". Главная цель союза состояла во введении в России представительного правления, но она должна была быть известная только членам высшей, четвертой степени. В уставе его было сказано, что если царствующий император ""не даст никаких прав независимости своему народу, то ни в каком случае не присягать его наследнику, не ограничив его самодержавия"". Неблагоприятные впечатления по возвращении в Петербург из-за границы (как, например, удары, щедро раздаваемые полицией народу, собравшемуся для встречи гвардии), презрение к русским, нередко выражавшееся в высших сферах, усиление шагистики в войсках сделали для Якушкина службу в гвардии невыносимой. Когда в 1816 г. стали говорить о возможности войны с турками, он подал просьбу о переводе его в 37 егерский полк, стоявший в Черниговской губернии и находившийся под командой его знакомого М.А. Фонвизина . Якушкин очень подружился с Фонвизиным и сообщил ему об основании тайного общества, к которому тот изъявил готовность присоединиться. По дороге в полк Якушкин заехал к дяде, который управлял его небольшим имением в Смоленской губернии и объявил ему, что желает освободить своих крестьян; дядя подумал, что он сошел с ума. В начале 1817 г. егерский полк был переведен в Московскую губернию, и Якушкин жил в Москве. Здесь он получил устав Союза спасения, в составлении которого принимал участие вступивший в общество П.И. Пестель . В устав были включены угрозы за измену и разглашение тайны, заимствованные из масонских статутов. Якушкину устав не понравился: особенно восстал он против клятв о сохранении тайны, которые требовались от вступающих в общество, и против слепого повиновения членов низших степеней ""боярам"", составляющим высшую степень. На совещании с другими членами общества, прибывшими с гвардией в Москву в августе 1817 г., решено было приступить к составлению нового устава, руководствуясь печатным уставом немецкого Союза добродетели (Tugendbund), к которому Якушкин относился сочувственно. Однажды на совещании членов тайного общества у Александра Николаевича Муравьева (осенью 1817 г.), последний прочел полученное им от Трубецкого письмо с известием, что Государь собирается отделить некоторые земли от России, присоединить их к Польше и перенести столицу в Варшаву. А. Муравьев высказал мысль, что необходимо прекратить царствование Александра и предложил бросить жребий, кому следует нанести удар царю. Якушкин заявил, что решился принести себя в жертву без всякого жребия. Фонвизин всю ночь уговаривал его отказаться от этого намерения, но Якушкин оставался непреклонным. На другой день члены общества, собравшиеся в другом настроении, пришли к заключению, что смерть императора Александра в настоящее время не может быть полезна для государства, и что своим упорством Якушкин погубит не только их всех, но и общество, которое со временем могло бы принести значительную пользу России. Тогда Якушкин отказался от своего намерения, но покинул общество. Позднее он вновь вступил в него, когда оно уже носило название Союза Благоденствия. В 1817 г. Якушкин вышел в отставку, а через два года переехал в свое имение, в Вяземском уезде Смоленской губернии. Он наполовину уменьшил господскую запашку, отменил отяготительные для крестьян поборы, предоставил им судить и наказывать виновных по приговору всех домохозяев, стал учить грамоте 12 мальчиков и, наконец, отпустил на волю двух музыкантов, игравших в оркестре графа Каменского, за которых последний предлагал ему 4000 рублей. Затем, решив совершенно освободить своих крестьян, Якушкин отправил министру внутренних дел Козодавлеву записку, в которой советовал другим и выражал с своей стороны готовность освободить крестьян бесплатно, уступив им так же безвозмездно усадьбы, с усадебной землей и общим выгоном; остальная земля должна была остаться собственностью помещика и возделываться крестьянами по условиям, добровольно заключенным ими после увольнения (в своих записках Якушкин говорит, что предполагал половину земли обрабатывать вольнонаемным рабочим, а другую половину отдавать внаем своим крестьянам). Признавая большие выгоды общинного землевладения, он предлагал дозволить крестьянам покупать земли целыми обществами. Министерство внутренних дел предписало потребовать от Якушкина сведений, на каких условиях он желает сделать своих крестьян свободными хлебопашцами и сколько земли он даст им, а крестьян опросить, согласны ли они вступить в новое звание на предложенных помещиком условиях. Когда Якушкин подробно объяснил крестьянам свои предложения, они, узнав, что вся земля, кроме усадебной, остается собственностью помещика, выразили желание, чтобы все было по-старому: ""мы ваши, а земля наша"". Преемник Козодавлева, Кочубей , с которым Якушкин виделся в 1820 г., также не нашел возможным разрешить отступление от правил 1803 г. Впоследствии Якушкин признал ошибочность своего мнения о полезности освобождения крестьян с одной усадебной землей. В 1824 - 1825 гг. он обрабатывал уже часть своих полей наемными людьми. Он надеялся, что, когда положение его крестьян улучшится, они найдут возможным платить ему оброк, ""часть которого ежегодно учитывалась бы на покупку той земли"", которою они владели, и что со временем, совершенно освободясь, они будут иметь нужную им землю на правах собственности. Скоро Якушкин понял, что освобождение крестьян не может совершиться посредством одних частных договоров, и в 1825 г. занимался уже вычислениями о выкупе крепостных у помещиков правительством. Вступив в Союз Благоденствия, Якушкин был членом его коренного совета и принял в члены общества Граббе, Пассека и Чаадаева . В 1820 г., живя в своей смоленской деревне и видя, какие притеснения народ терпит от администрации, он составил проект адреса государю, в котором описывал все бедствия России и предлагал ему созвать земскую думу, по примеру его предков. Адрес этот, по предположению Якушкина, должны были подписать все члены Союза Благоденствия. М.А. Фонвизин, гостивший тогда в имении Якушкина, согласился дать свою подпись, но Граббе убедил составителя, что подачей адреса было бы сразу уничтожено тайное общество. Вслед за тем Якушкин ездил в Тульчин для приглашения в Москву депутатов от общества на совещание о его делах. Съезд состоялся в Москве в начале 1821 г.; собралось около 20 членов. Так как до правительства дошли сведения о существовании общества, то решили уничтожить его только для видимости, чтобы удалить неблагонадежных членов. Якушкин остался членом общества. В это время ему приходила в голову мысль отправиться в Грецию, восставшую для борьбы за независимость, но он оставил это намерение. По-видимому, его отвлекло собрание сведений, вместе с Михаилом Н. Муравьевым и Фонвизиным, о нуждающихся крестьянах Смоленской губернии, в которой в 1821 г. был сильный голод; для них собраны были от частных лиц значительные пожертвования. По предложению Муравьева, несколько десятков рославльских дворян послали министру внутренних дел коллективное заявление о бедственном положении края; это вызвало присылку сенатора Мертвого, в распоряжение которого был назначен миллион рублей. Проживая значительную часть времени в деревне, Якушкин иногда жил в Москве. Осенью 1822 г. один современник (Муромцев), посещавший вечерние собрания у М.А. Фонвизина, находил всегдашними его гостями Я., М.Н. и А.Н. Муравьевых, Граббе и Давыдова . ""Разговоры, - говорит Муромцев, - были тайные: осуждали правительство, писали проекты перемены администрации и думали даже о низвержении настоящего порядка вещей"". В конце 1822 г. Якушкин женился на очень молоденькой девушке, Шереметевой, и весь следующий год прожил весьма уединенно в подмосковной деревне своей тещи. Якушкин имел причины для большей сдержанности: он получил от Н.И. Тургенева совет быть как можно осторожнее, так как Государь, которому было известно существование тайного общества, однажды сказал: ""Эти люди могут, кого хотят, возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году, во время неурожая в Смоленской губернии, они кормили целые уезды"", и при этом назвал Якушкина, Пассека, Фонвизина и М.Н. Муравьева. В начале декабря 1825 г. Якушкин приехал в Москву, узнав в пути о кончине императора Александра, нашел там несколько членов Северного общества и участвовал в их собраниях. Когда член общества С.М. Семенов получил от И.И. Пущина письмо из Петербурга от 12 декабря, в котором тот извещал, что петербургские члены решили не присягать и не допустить гвардейские полки до присяги, Якушкин предложил Фонвизину и другим возбудить московские войска к восстанию. На собрании 18 декабря у Митькова привезенный Якушкиным Муханов предложил ехать в Петербург, чтобы выручить из крепости товарищей и убить государя; но предложение это не встретило сочувствия. Императору Николаю Якушкин не присягнул. Он был арестован 10 января 1826 г. Через четыре дня генерал-адъютант Левашев уже снял с него первый допрос. Якушкин был поражен, что об его намерении в 1817 г. покуситься на жизнь государя правительству уже известно: пришлось это признать. Назвать имена членов общества он решительно отказался, заявив, что дал в этом обещание товарищам. Левашев напомнил ему, что ""в России есть пытка"", но это не произвело на допрашиваемого желанного действия. Когда Левашев заявил, что, по словам всех товарищей Якушкина, целью общества была замена самодержавия представительным правлением, он не стал этого отрицать. Он показал также, что общество желало склонить дворянство к освобождению крестьян, так как если правительство не развяжет этот узел, то он будет разорван насильственно, и это может иметь самые пагубные последствия. На вопрос о средствах освобождения крестьян Якушкин отвечал, что правительство может выкупить их у помещиков. После этого допроса Якушкина потребовал к себе Государь, который между прочим сказал ему: ""Если вы не хотите губить ваше семейство и чтобы с вами обращались как с свиньей, то вы должны во всем признаться"". Якушкин отвечал, что дал слово никого не называть. ""Что вы мне с вашим мерзким честным словом!"" - воскликнул Государь. Когда Якушкин повторил, что никого не может назвать, император закричал: ""Заковать его так, чтобы он пошевелиться не мог!"" В повелении коменданту крепости Сукину, собственноручно написанном Государем, было сказано: ""Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея"". Повеление было исполнено, и Якушкина, ничего не евшего более двух суток, посадили в Алексеевский равелин. В первый раз его накормили щами, но потом стали приносить вместо обеда лишь кусок черного хлеба. Протоиерею Петропавловского собора, посетившему его на другой день, по приказанию Государя, Якушкин заявил, что не исповедовался и не причащался 15 лет и не считает себя христианином. И протоиерею Казанского собора Мысловскому, посещавшему заключенных по воле государя, также пришлось сначала отказаться от разговоров с Якушкиным о религии; лишь гораздо позднее он убедил Якушкина исповедаться и причаститься. В последний день недели, в которую Якушкин питался лишь хлебом с водой, солдат принес ему от офицера булку с просьбой съесть ее всю, чтобы не нашли ни кусочка; несмотря на отсутствие аппетита, пришлось исполнить желание офицера, но это вызвало боли в желудке и рвоту. На другой день явился доктор, а затем комендант, который уговаривал Якушкина назвать своих товарищей, но, несмотря на его упорный отказ исполнить это требование, приказал дать ему горячей пищи. Первоначально Якушкину не дозволялось писать родным, но в первых числах февраля ему доставили письмо от жены (позднее письма потихоньку носил священник Мысловский) и вслед за тем ночью повели на первый допрос в следственную комиссию. Якушкин вновь отказался назвать членов общества, заявив, что он человек не верующий и потому не принес присяги. На вопрос Чернышева , не отговаривал ли его кто-нибудь от намерения убить государя, Якушкин назвал М.А. Фонвизина, думая, что это может быть полезно последнему, в письменных же ответах, данных после этого допроса, не назвал никаких имен. Однако тюрьма, тяжелые оковы и разлука с людьми близкими и дорогими подорвали наконец стойкость Якушкина; назвать имена советовал и Мысловский, и 13 февраля Якушкин послал в следственную комиссию заявление, что готов дать ""истинное показание"" о всем, что от него требуют. На допросе он назвал имена некоторых членов общества, как поясняет в своих записках, уже известных комитету, и еще генерала Пассека, умершего в 1825 г., и П. Чаадаева, бывшего в то время за границей. Затем у Якушкина потребовали еще показания о собрании у Митькова (18 декабря 1825 г.). Вскоре после этого он написал в следственную комиссию: ""по рассмотрении всех обстоятельств я чувствую, что во всем сем происшествии я более всех виновен, ибо я привез к полковнику Митькову штабс-капитана Муханова, не быв почти с ним знаком, без чего, вероятно, Муханов не подверг бы себя ответственности за несколько пустых и необдуманных слов"". Не довольствуясь этим, Якушкин написал письмо к Государю, в котором просил подвергнуть его одного взысканию за слова, произнесенные Мухановым. ""Пусть узы мои стеснятся, - писал он, - пусть буду осужден я к наистрожайшему наказанию"", лишь бы быть избавленным от упрека совести, что ""малодушием или неосторожностью вверг других в несчастье"". 18 апреля, по повелению Государя, с Якушкина были сняты ножные оковы. Он был так обессилен, что наручники иногда совершенно перевешивали его вперед; они были наконец сняты с него в Пасху. В половине мая Якушкину было дозволено одно свидание с тещей, а через месяц, вследствие прошения жены на имя Государя - с ней и двумя детьми, из которых тогда одному было два года, а другому пять месяцев. Верховный уголовный суд признал, что отставной капитан Якушкин, ""по собственному признанию, умышлял на цареубийство собственным вызовом в 1817 г."" и ""участвовал в умысле бунта принятом в тайное общество товарищей"". Он отнесен был к первому разряду преступников и приговорен к каторжной работе на 20 лет, а потом на поселение. Указом 22 августа 1826 года срок каторжных работа был сокращен для него до 15 лет, а за пять дней до того он был отправлен на время в финляндскую крепость Роченсальм. Только в ноябре 1827 г. Якушкин был отправлен в оковах в Сибирь. Семейству его дозволено было видеться с ним в Ярославле. Здесь Якушкин узнал, что его теще не позволяют проводить дочь, решившуюся последовать за мужем в Сибирь, а жене не разрешают взять с собой детей; тогда он убедил жену не разлучаться с ними. Привезенный в конце года в Читу, он нашел там около 60 декабристов. Обязательная работа состояла здесь в перемалывании хлеба на ручной мельнице, по 1 1/2 часа в день на каждого; у кого и на это не хватало сил, те нанимали за себя сторожа. В начале 1828 г. теща Якушкина, Шереметева, обратилась к В.А. Жуковскому с письменной просьбой исходатайствовать его дочери разрешение ехать к мужу вместе с детьми. Жуковский обратился к посредничеству князя А.Н. Голицына и скоро получил от Дибича уведомление, что Государь разрешил ей ехать, но приказал поставить на вид, что в месте пребывания мужа она не найдет ""никаких способов к воспитанию детей"" и потому ей нужно ""предварительно поразмыслить о всех последствиях своего предприятия"". Нездоровье ребенка заставило жену Якушкина отложить путешествие до лета. Между тем баронесса Розен, узнав о разрешении, данному Якушкиной, стала хлопотать, чтобы и ей было дозволено ехать к мужу, вместе с сыном. Шеф жандармов, граф Бенкендорф , решительно отказал ей, сказав, что Дибич поступил необдуманно, ходатайствуя за Якушкину, которая вероятно не получит из III отделения всего нужного для своего отправления и потому также не поедет в Сибирь. На вопрос баронессы Розен, что было бы с Якушкиной, если бы она отправилась немедленно по получении Высочайшего разрешения, Бенкендорф отвечал, что, конечно, ее не вернули бы назад. Теща Якушкина не раз ездила в Петербург хлопотать о дозволении дочери и внукам отправиться в Сибирь, но получала решительные отказы. В 1830 г. Якушкин был переведен из Читы в Петровский завод, где много занимался ботаникой и составил по особому плану и новой методике учебник географии. В феврале 1832 г. исстрадавшаяся в разлуке с мужем жена Якушкина ездила в Петербург хлопотать о разрешении ей ехать в Сибирь хотя бы одной. 19 ноября 1832 г. был предоставлен Государю доклад по этому делу. Вскоре после того Якушкиной было послано уведомление, что ""сначала дозволено было всем женам государственных преступников следовать в Сибирь за своими мужьями"", но так как этим дозволением она в свое время не воспользовалась, то и не может ныне получить его, так как она нужна теперь ее детям и должна ""для них пожертвовать желанием видеться с мужем"". Якушкина сделала новую, последнюю попытку получить разрешение ехать к мужу: в конце того же года она послала прошение о том на Высочайшее имя: она просила принять ее детей в пажеский корпус по достижении ими надлежащего возраста, дозволив ей до того времени сохранить их при себе. Ответ Бенкендорфа был следующий: ""Его Величество повелел мне изъявить вам свое удовольствие за намерение ваше посвятить себя воспитанию двух ваших сыновей, быв удостоверен, что ныне, в нежном возрасте, они нигде не могут найти того попечения, а впоследствии того образования, какое обретут под собственным и непосредственным надзором вашим. Что же принадлежит до изъявленного вами желания ехать в мужу своему в Сибирь, то на сие Его Величество решительно отозваться изволил, что сие вам разрешение быть не может"". Скоро после того Якушкин получил известие, что его сыновья могут быть приняты в корпус малолетних, а оттуда поступить в Царскосельский лицей. Он отклонил эту милость, на которую, как он говорит в своих записках, ""они не имели другого права, как разве то, что отец их был в Сибири. Воспользоваться таким обстоятельством для выгоды сыновей было бы"", по мнению Якушкина, ""непростительно"", и он ""убедительно просил жену ни под каким предлогом не разлучаться с детьми"". Указом от 14 декабря 1835 г. Якушкин был освобожден от каторжных работ, с оставлением на вечном поселении. Местом его поселения был назначен город Ялуторовск, Тобольской губернии. Жена Якушкина поселилась с детьми в посаде Троице-Сергиевой лавры, где, при помощи учителей местной духовной академии, могла с меньшими издержками продолжать обучение детей, начатое ею самой. В 1839 г. в Ялуторовск был назначен протоиереем молодой священник Знаменский, благодаря содействию которого Якушкин мог осуществить свою мечту об устройстве школы (Синод еще в 1836 - 37 г. разослал указы об открытии при церквах приходских училищ). Мужская школа была открыта в августе 1842 г. Пришлось выдержать борьбу со смотрителями местного уездного училища, видевшим в новой школе подрыв заведению, находившемуся под его начальством. Однако губернатор и архиерей не дали в обиду школу Якушкина и Знаменского. Первоначально в ней обучали чтению гражданской и церковной печати, письму и первой части арифметики; преподавание велось по способу взаимного обучения по методе Ланкастерской. Когда во втором учебном году тобольская семинария, с разрешения архиерея, нашла удобным обучать в этой школе детей духовного звания, было введено преподавание второй части арифметики, черчения и географии (Якушкин сам приготовлял глобусы), русской грамматики, пространного катехизиса, краткой священной истории и первой части латинской и греческой грамматик. До 1849 г. преподавались также русская история и начала алгебры, геометрии и механики, кратко изложенные Якушкиным. Из этой широкой программы школы видно, что Якушкин мог бы с полным успехом заниматься в Ялуторовске обучением своих детей, так как он был человеком широко образованным. Позднее, вследствие ежегодного значительного перевода мальчиков в уездное училище, предметы преподавания в приходском училище были значительно сокращены. С 1842 по 1856 г. в мужское приходское училище было принято 594 мальчика; из них окончили курс 531. В школе училось много крестьянских сирот из разных деревень, даже других уездов. В 1848 г. министр внутренних дел разрешил выдавать приходскому училищу из городских средств по 200 рублей серебром в год. В 1846 г. умерла жена Якушкина. В память о ней он решился завести женскую школу. С 1846 по 1856 г. в нее было принято 240 девочек; из них окончили курс 192. В женской школе установлена была плата за учение по 25 р., но ее вносило лишь небольшое число зажиточных родителей, за остальных же уплачивали декабристы, их родные и знакомые. Кроме преподавания, Якушкин занимался в Ялуторовске еще метеорологией. Для измерения силы ветра он поместил во дворе занимаемого им дома, на высоком столбе, ветрометр. По циферблату двигалась стрелка, приводимая в движение системой колес и пружин, на которую давил флюгер, и сила ветра определялась пройденным стрелкой, в известный промежуток времени, расстоянием. Когда был поставлен столб, наступила очень жаркая и сухая погода. Крестьяне соседних селений приписали отсутствие дождя постановке высокого столба с ветрометром. Однажды перед домом Якушкина собралась толпа, требовавшая уничтожения того и другого, но он на это не согласился. Толпа все увеличивалась. Явился городничий и стал просить Якушкина исполнить требование народа, который, по своему суеверию, может убить его; но Якушкин вновь отказал, заметив, что если его убьют, то за это придется отвечать самому городничему. Последнему, наконец, удалось заставить толпу разойтись. Через несколько времени пошел дождь, и крестьяне перестали верить в чудодейственное влияние ветрометра на погоду. В 1854 г. Якушкин был опасно болен, после чего ему разрешено было провести четыре месяца на минеральных водах в Забайкальском крае. В Иркутске он нашел своих старых друзей Трубецких, и в их семействе чувствовал себя как дома. Здесь он вновь захворал, не мог ехать далее и оставался в Иркутске два года. Доктор нашел у него цинготные язвы на нижних конечностях, хронический ревматизм сочленений, сильный геморрой и общее изнурение. Выбрался Якушкин из Иркутска лишь в августе 1856 г., получив известие, что в Ялуторовск приехала навестить оставшихся там декабристов вдова Фонвизина. Манифест 26 августа 1856 г. освободил Якушкина, как и других декабристов, от ссылки, но не дал им права жительства в столицах; болезнь в течение нескольких месяцев не позволяла ему возвратиться в Европейскую Россию. В феврале 1857 г. старший сын Якушкина обратился к шефу жандармов, князю Долгорукову , с просьбой разрешить его отцу лечиться в Москве столько времени, сколько потребует его крайне расстроенное здоровье; о том, можно ли это разрешить, прислал запрос и московский генерал-губернатор граф Закревский . Князь Долгоруков отвечал ему: ""Государю императору благоугодно, чтобы на счет Якушкина и других лиц, судившихся по одному с ним делу, о которых не состоялось до настоящего времени особого распоряжения, были в точности исполняемы правила, объявленные при возвращении их из Сибири, тем более, что они и в губернских городах, где изберут себе жительство, могут найти все средства для пользования от болезней"". В конце марта Якушкину пришлось уехать из Москвы; он поселился в Тверском уезде, в имении Н.Н. Толстого (своего прежнего сослуживца по Семеновскому полку), в сыром, болотистом месте; здесь здоровье его окончательно расстроилось. Любимым предметом его разговора по возвращении из Сибири с навещавшими его знакомыми был вопрос об освобождении крестьян. В июне старший сын Якушкина, не имея разрешения на жительство отца в Москве, привез его туда в ужасном состоянии: желудок его уже почти вовсе не переваривал; но приезд в Москву ободрил больного. Шеф жандармов разрешил Якушкину жить не в Москве, а только в Московской губернии; Закревский дозволил ему остаться в столице до 1 июля, но затем, ввиду его опасного положения, приказал не высылать больного впредь до выздоровления. 12 августа 1857 г. Якушкин умер. Якушкин продиктовал свои воспоминания ""по неотступной просьбе друга, расставшегося с ним в 1825 г. и встретившегося с ним через 30 лет"" (очевидно - С.П. Трубецкого в Иркутске). ""Не будь этого случая, - говорит декабрист Свистунов , - можно утвердительно сказать, что не оставил бы Иван Дмитриевич своих записок. Он про себя не охотно говорил, тем менее расположен был писать"". Скромность эту Свистунов объясняет тем, что Якушкин никогда не был доволен собой. ""Он неумолим был к семье за малейшее отступление от того, что признавал своим долгом, равно и за всякое проявление душевной слабости. Несмотря на то"", редко можно было встретить человека, ""который бы оказывал ближнему столько терпимости и снисходительности"". Другой декабрист, Е.П. Оболенский , говорит: ""Если можно назвать кого-нибудь, кто осуществил нравственную цель и идею (тайного) общества, то без сомнения имя Якушкина всегда будет на первом плане"". ""Зная добросовестность"" Якушкина, Свистунов ручается за правдивость его записок - и если не считать небольших неточностей, очевидно объясняющихся просто забывчивостью больного старика, эти воспоминания действительно отличаются большой достоверностью. Профессор Шиман, автор только что изданного на немецком языке сочинения о времени императора Александра I, составляющего первый том истории России в царствование Николая I, с недоверием относится к запискам Якушкина и упрекает автора в том, будто он выставляет себя на первый план. Упрек этот совершенно несправедлив: записки Якушкина занимают одно из первых мест среди воспоминаний декабристов, и если автор часто говорит о себе, то это объясняется желанием его свидетельствовать лишь о том, что ему достоверно известно. Первая часть записок Якушкина (до приговора 1826 г.) была впервые напечатана в Лондоне в 1862 г., а затем перепечатана в Лейпциге (""Международная Библиотека"", том IV, издание 2, 1875, стр. 148). Вторая часть, доведенная до переезда из Петровского завода в Ялуторовск, появилась в ""Русском Архиве"" (1870, стр. 1566 - 1633). Другие источники для биографии И.Д. Якушкина: дела государственного архива о Якушкине, М.А. Фонвизине, Муханове и других, а также материалы и некоторых других архивов; неизданные материалы, сообщенные Е.И. Якушкиным ; ""Мнение смоленского помещика (Якушкин) об освобождении крестьян от крепостной зависимости"" (""Русский Архив"", 1865, стр. 1373 - 79). Ср. В. Семеновский ""Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX века"" (том I, 459 - 462); П. Свистунов ""Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах"" (""Русский Архив"", 1870); М. Знаменский ""И.Д. Якушкин. По неизданным материалам"" (""Сибирский Сборник"". Приложение к ""Восточному Обозрению"" 1886 г., книга III, стр. 86 - 105); Дмитриев-Мамонов ""Декабристы в Западной Сибири"" (М., 1895; оттиск из ""Чтений Общества Истории и Древностей Российских""); Н.Ф. Дубровин ""В.А. Жуковский и его отношения к декабристам"" (""Русская Старина"", 1902, № 4). В. Семевский.
|
